Неточные совпадения
Очевидно, фельетонист понял всю книгу так, как невозможно было понять ее. Но он так ловко подобрал выписки, что для тех, которые не читали книги (а очевидно, почти никто не читал ее),
совершенно было
ясно, что вся книга была не что иное, как набор высокопарных слов, да еще некстати употребленных (что показывали вопросительные знаки), и что автор книги был человек
совершенно невежественный. И всё это было так остроумно, что Сергей Иванович и сам бы не отказался от такого остроумия; но это-то и было ужасно.
Константин молчал. Он чувствовал, что он разбит со всех сторон, но он чувствовал вместе о тем, что то, что он хотел сказать, было не понято его братом. Он не знал только, почему это было не понято: потому ли, что он не умел сказать
ясно то, что хотел, потому ли, что брат не хотел, или потому, что не мог его понять. Но он не стал углубляться в эти мысли и, не возражая брату, задумался о
совершенно другом, личном своем деле.
Вот наконец мы взобрались на Гуд-гору, остановились и оглянулись: на ней висело серое облако, и его холодное дыхание грозило близкой бурею; но на востоке все было так
ясно и золотисто, что мы, то есть я и штабс-капитан,
совершенно о нем забыли…
Так хорошо и верно видел он многие вещи, так метко и ловко очерчивал в немногих словах соседей помещиков, так видел
ясно недостатки и ошибки всех, так хорошо знал историю разорившихся бар — и почему, и как, и отчего они разорились, так оригинально и метко умел передавать малейшие их привычки, что они оба были
совершенно обворожены его речами и готовы были признать его за умнейшего человека.
Дуня увидела наконец, что трудно лгать и выдумывать, и пришла к окончательному заключению, что лучше уж
совершенно молчать об известных пунктах; но все более и более становилось
ясно до очевидности, что бедная мать подозревает что-то ужасное.
Не то чтоб он понимал, но он
ясно ощущал, всею силою ощущения, что не только с чувствительными экспансивностями, как давеча, но даже с чем бы то ни было ему уже нельзя более обращаться к этим людям в квартальной конторе, и будь это всё его родные братья и сестры, а не квартальные поручики, то и тогда ему
совершенно незачем было бы обращаться к ним и даже ни в каком случае жизни; он никогда еще до сей минуты не испытывал подобного странного и ужасного ощущения.
Дождь был какой-то мягкий, он падал на камни
совершенно бесшумно, но очень
ясно был слышен однообразный плеск воды, стекавшей из водосточных труб, и сердитые шлепки шагов.
Через полчаса Самгин увидел Любовь Сомову
совершенно другим человеком. Было
ясно, что она давно уже знает Маракуева и между ними существуют отношения воинственные. Сомова встретила студента задорным восклицанием...
— А вот вчера, когда мы утром кричали с ним в кабинете перед приездом Нащокина. Он в первый раз и
совершенно уже
ясно осмелился заговорить со мной об Анне Андреевне. Я поднял руку, чтоб ударить его, но он вдруг встал и объявил мне, что я с ним солидарен и чтоб я помнил, что я — его участник и такой же мошенник, как он, — одним словом, хоть не эти слова, но эта мысль.
Так как я решился молчать, то сделал ему, со всею сухостью, лишь два-три самых кратких вопроса; он ответил на них
ясно и точно, но
совершенно без лишних слов и, что всего лучше, без лишних чувств.
А между тем
ясно совершенно, что дети и старые люди мрут оттого, что у них нет молока, а нет молока потому, что нет земли, чтобы пасти скотину и собирать хлеб и сено.
Однако разговором дела не поправишь. Я взял свое ружье и два раза выстрелил в воздух. Через минуту откуда-то издалека послышался ответный выстрел. Тогда я выстрелил еще два раза. После этого мы развели огонь и стали ждать. Через полчаса стрелки возвратились. Они оправдывались тем, что Дерсу поставил такие маленькие сигналы, что их легко было не заметить. Гольд не возражал и не спорил. Он понял, что то, что
ясно для него,
совершенно неясно для других.
Усталый, с холодом в душе, я вернулся в комнату и стал на колени в своей кровати, чтобы сказать обычные молитвы. Говорил я их неохотно, машинально и наскоро… В середине одной из молитв в усталом мозгу отчетливо,
ясно, точно кто шепнул в ухо, стала
совершенно посторонняя фраза: «бог…» Кончалась она обычным детским ругательством, каким обыкновенно мы обменивались с братом, когда бывали чем-нибудь недовольны. Я вздрогнул от страха. Очевидно, я теперь пропащий мальчишка. Обругал бога…
Все это было так завлекательно, так
ясно и просто, как только и бывает в мечтах или во сне. И видел я это все так живо, что…
совершенно не заметил, как в классе стало необычайно тихо, как ученики с удивлением оборачиваются на меня; как на меня же смотрит с кафедры старый учитель русского языка, лысый, как колено, Белоконский, уже третий раз окликающий меня по фамилии… Он заставил повторить что-то им сказанное, рассердился и выгнал меня из класса, приказав стать у классной двери снаружи.
Этим все разрешалось и все делалось
ясно. Устенька
совершенно определилась, как определился, по словам Стабровского, Галактион.
Во-первых, он полагал, что если женщина умеет записать белье и вести домашнюю расходную книгу, то этого
совершенно достаточно; во-вторых, он был добрый католик и считал, что Максиму не следовало воевать с австрийцами, вопреки
ясно выраженной воле «отца папежа».
Кулачный господин при слове «бокс» только презрительно и обидчиво улыбался и, с своей стороны, не удостоивая соперника явного прения, показывал иногда, молча, как бы невзначай, или, лучше сказать, выдвигал иногда на вид одну
совершенно национальную вещь — огромный кулак, жилистый, узловатый, обросший каким-то рыжим пухом, и всем становилось
ясно, что если эта глубоко национальная вещь опустится без промаху на предмет, то действительно только мокренько станет.
Мари была далеко не красавица, но необыкновенно миловидна: ум и нравственная прелесть Еспера Иваныча
ясно проглядывали в выражении ее молодого лица, одушевленного еще сверх того и образованием, которое, чтобы угодить своему другу, так старалась ей дать княгиня; m-me Фатеева, сидевшая, по обыкновению, тут же, глубоко-глубоко спрятавшись в кресло, часто и подолгу смотрела на Павла, как он вертелся и финтил перед
совершенно спокойно державшею себя Мари.
— Твой дедушка? да ведь он уже умер! — сказал я вдруг,
совершенно не приготовившись отвечать на ее вопрос, и тотчас раскаялся. С минуту стояла она в прежнем положении и вдруг вся задрожала, но так сильно, как будто в ней приготовлялся какой-нибудь опасный нервический припадок. Я схватился было поддержать ее, чтоб она не упала. Через несколько минут ей стало лучше, и я
ясно видел, что она употребляет над собой неестественные усилия, скрывая передо мною свое волнение.
Ясно, что он не мог жить таким образом,
совершенно один, и, верно, кто-нибудь, хоть изредка, навещал его.
Ясно было, что Плешивцев окончательно начинает терять хладнокровие, что он, вообще плохой спорщик, дошел уже до такой степени раздражения, когда всякое возражение, всякий запрос принимают размеры оскорбления. При таком расположении духа одного из спорящих первоначальный предмет спора постепенно затемняется, и на сцену бог весть откуда выступают всевозможные детали,
совершенно ненужные для разъяснения дела. Поэтому я решился напомнить друзьям моим, что полемика их зашла слишком далеко.
Ясно, что тут скрывается крупное недоразумение, довольно близкое ко лжи, разрешение которого
совершенно не зависит от того, чью руку, помещичью или крестьянскую, держат мировые посредники.
— Нет, нет, что вы, — поторопился я сказать (вблизи в самом деле
ясно, что ничего похожего на жабры нет, и у меня о жабрах — это было
совершенно неуместно).
Секунду я смотрел на нее посторонне, как и все: она уже не была нумером — она была только человеком, она существовала только как метафизическая субстанция оскорбления, нанесенного Единому Государству. Но одно какое-то ее движение — заворачивая, она согнула бедра налево — и мне вдруг
ясно: я знаю, я знаю это гибкое, как хлыст, тело — мои глаза, мои губы, мои руки знают его, — в тот момент я был в этом
совершенно уверен.
Не
ясно ли: допускать, что у «я» могут быть какие-то «права» по отношению к Государству, и допускать, что грамм может уравновесить тонну, — это
совершенно одно и то же.
Во всяком случае,
ясно было, что вице-губернатор хочет действовать
совершенно самостоятельно.
Она ушла
совершенно довольная. По виду Шатова и по разговору его оказалось
ясно как день, что этот человек «в отцы собирается и тряпка последней руки». Она нарочно забежала домой, хотя прямее и ближе было пройти к другой пациентке, чтобы сообщить об этом Виргинскому.
Он
ясно почувствовал и вдруг сознал, что бежит-то он, пожалуй, бежит, но что разрешить вопрос доили послеШатова ему придется бежать? — он уже
совершенно теперь не в силах; что теперь он только грубое, бесчувственное тело, инерционная масса, но что им движет посторонняя ужасная сила и что хоть у него и есть паспорт за границу, хоть бы и мог он убежать от Шатова (а иначе для чего бы было так торопиться?), но что бежит он не до Шатова, не от Шатова, а именно послеШатова, и что уже так это решено, подписано и запечатано.
Не говоря уже о том, что каждое утро он надевал лучший сюртук, лучшую шинель свою, что бакенбарды его стали опять плотно прилегать к щекам, так как Аггей Никитич держал их целые ночи крепко привязанными белой косынкой, но самое выражение глаз и лица его было
совершенно иное: он как бы расцвел, ожил и
ясно давал тем знать, что любить и быть любимым было главным его призванием в жизни.
— Ах, мы рады вам… — говорила адмиральша, будучи в сущности весьма удивлена появлением громадного капитана, так как, при недавней с ним встрече, она вовсе не приглашала его, — напротив, конечно, не совсем, может быть,
ясно сказала ему: «Извините, мы живем
совершенно уединенно!» — но как бы ни было, капитан уселся и сейчас же повел разговор.
Что правитель смешал тут два предмета
совершенно разнородных: ревизора и шкаф с законами, — это было для него
ясно.
23 июня. Семен Иванович, кажется мне, тоже переменился со мной; да что же сделала я?.. Я ничего не понимаю — ни что сделала, ни что сделалось. Дмитрий поспокойнее сегодня; я многое говорила с ним, но не все; были минуты, в которые мне казалось, что он понимает меня, но через минуту я
ясно видела, что мы
совершенно разно смотрели на жизнь. Я начинаю думать, что Дмитрий и прежде не вполне понимал меня, не вполне сочувствовал, — это страшная мысль!
Его изнуренный вид, бледное лицо и впалые щеки — все показывало в нем человека, недавно излечившегося от тяжкой болезни, но в то же время нельзя было не заметить, что причиною его необычайной худобы была не одна телесная болезнь: глубокая горесть изображалась на лице его, а покрасневшие от слез глаза
ясно доказывали, что его душевные страдания не миновались вместе с недугом, от которого он, по-видимому,
совершенно излечился.
Агафья Тихоновна. Да-с, уж эта погода ни на что не похожа: иногда
ясно, а в другое время
совершенно дождливая. Очень большая неприятность.
— Но мало что старину! — подхватила Елена. — А старину
совершенно отвергнутую. Статистика-с очень
ясно нам показала, — продолжала она, обращаясь к барону, — что страх наказания никого еще не остановил от преступления; напротив, чем сильнее были меры наказания, тем больше было преступлений.
Он очень
ясно чувствовал в голове шум от выпитого бургонского и какой-то разливающийся по всей крови огонь от кайенны и сой, и все его внимание в настоящую минуту приковалось к висевшей прямо против него, очень хорошей работы, масляной картине, изображающей «Ревекку» [Ревекка — героиня библейских легенд, жена патриарха Исаака, мать Исава и Иакова.], которая, как водится, нарисована была брюнеткой и с
совершенно обнаженным станом до самой талии.
Одно не вполне
ясно: каким образом все сие исполнить? В теоретичной принципияльности сия мысль
совершенно верна, но в практичной удовлетворительности она далеко не представляется столь же ясною и удобоприменимою.
Ему было тяжело. Он давно любил Наталью и все собирался сделать ей предложение… Она к нему благоволила — но сердце ее оставалось спокойным: он это
ясно видел. Он и не надеялся внушить ей чувство более нежное и ждал только мгновенья, когда она
совершенно привыкнет к нему, сблизится с ним. Что же могло взволновать его? какую перемену заметил он в эти два дня? Наталья обращалась с ним точно так же, как и прежде…
Господин Голядкин тотчас, по всегдашнему обыкновению своему, поспешил принять вид
совершенно особенный, вид,
ясно выражавший, что он, Голядкин, сам по себе, что он ничего, что дорога для всех довольно широкая и что ведь он, Голядкин, сам никого не затрогивает.
— Все это господин Голядкин проговорил, разумеется, с таким видом, который
ясно давал знать, что герой наш вовсе не жалеет о том, что кладет в этом смысле оружие и что он хитростям не учился, но что даже
совершенно напротив.
Тот, кто сидел теперь напротив господина Голядкина, был — ужас господина Голядкина, был — стыд господина Голядкина, был — вчерашний кошмар господина Голядкина, одним словом был сам господин Голядкин, — не тот господин Голядкин, который сидел теперь на стуле с разинутым ртом и с застывшим пером в руке; не тот, который служил в качестве помощника своего столоначальника; не тот, который любит стушеваться и зарыться в толпе; не тот, наконец, чья походка
ясно выговаривает: «не троньте меня, и я вас трогать не буду», или: «не троньте меня, ведь я вас не затрогиваю», — нет, это был другой господин Голядкин,
совершенно другой, но вместе с тем и
совершенно похожий на первого, — такого же роста, такого же склада, так же одетый, с такой же лысиной, — одним словом, ничего, решительно ничего не было забыто для совершенного сходства, так что если б взять да поставить их рядом, то никто, решительно никто не взял бы на себя определить, который именно настоящий Голядкин, а который поддельный, кто старенький и кто новенький, кто оригинал и кто копия.
Ужели и теперь не
ясно, что это функции,
совершенно друг от друга отличные?
В настоящую минуту мне
ясно, до какой степени это сухое и сочиненное сравнение обличало головной характер его отношений к делу. Под влиянием неудачи он вдруг неведомо отчего приступил ко мне с просьбой написать сатирические стихи на
совершенно неизвестную мне личность офицера, ухаживающего за предметом его страсти.
Инстинкт женщины очень
ясно говорил, что участие графа было не бескорыстное и не родственное, так что она не хотела было даже отвечать; но
совершенно иными глазами взглянул на это Эльчанинов.
Казалось бы, ему должно бы было быть
ясно, что это озлобление его на обстоятельства и людей усиливает его болезнь, и что поэтому ему надо не обращать внимания на неприятные случайности; но он делал
совершенно обратное рассуждение: он говорил, что ему нужно спокойствие, следил за всем, что нарушало это спокойствие, и при всяком малейшем нарушении приходил в раздражение.
Эта нежная до сладострастия мысль мало-помалу овладевала им
совершенно и произвела в нем переворот даже физический, не говоря уже о нравственном: он смотрел теперь совсем другим человеком в сравнении с тем «хомяком», которого мы описывали за два года назад и с которым уже начинали случаться такие неприличные истории, — смотрел весело,
ясно, важно.
Он теперь, через две недели, все это припоминал
ясно; припоминал тоже, что
совершенно не понимал тогда, откуда в нем эта злоба, — и не понимал до того, что ни разу даже не сблизил и не сопоставил свое скверное расположение духа во весь тот вечер с утренней встречей.
Какое значение, какие обширные размеры имеет эта система, на каких смелых и
совершенно самостоятельных началах она основана, это довольно
ясно видно из «Манифеста», переведенного нами в этой статье.
Когда трубка была набита и вспыхнувшая серная спичка осветила лицо служивого, Прошка окончательно сконфузился. Лицо приятеля было сурово. Он сидел на корточках, потягивая из чубука и глядя задумчиво в сторону. Прошка
ясно понял, что мысли служивого теперь далеко: по-видимому, он предавался общим размышлениям о горькой жизни, не обращая внимания на дорогу, как будто его приговор над хвалеными местами был уже окончательно составлен. Прошке стало очень стыдно, и вся его чванливость
совершенно исчезла.
Антропология доказала нам
ясно, что прежде всего — все усилия наши представить себе отвлечённого духа без всяких материальных свойств, или положительно определить, что он такое в своей сущности, всегда были и всегда останутся
совершенно бесплодными.